БРАК, МОНАШЕСТВО, ЦЕРКОВЬ
Митрополит Антоний Сурожский
Мне был сделан целый ряд предложений, о чем бы нам сегодня поговорить; и между прочим, меня просили поговорить о Церкви, а кроме того - о браке и о монашестве. И я хочу попробовать соединить в каком-то отношении эти две темы. Соединяются они в моем сознании следующим образом. Ничего в Церкви не может быть существенного, выражающего её сущность, что не было бы одновременно выражением всей жизни церковной, то есть не только умозрительной, но и каждодневной жизни, делания и человеческого творчества. И вот, брак и монашество являются двумя аспектами церковной природы, церковной сущности. Брак и монашество не являются в церковном опыте просто образом жизни, какой выбирают одни или другие люди; брак и монашество являются как бы двумя сторонами, двумя выражениями, исчерпывающими собою, с определенной точки зрения, природу Церкви.
Если вы вчитываетесь в Ветхий, да и в Новый Завет, особенно в книгу Откровения, вы увидите, что образ брака является образом полноты жизни, завершенности, совершенства жизни. Брак представляется в этом отношении всеконечной победой любви, то есть предельным торжеством Бога; но не над человеком: Бог над человеком не торжествует, - а торжеством Бога в самом человеке, осуществлением всей полноты и Божественной, и человеческой жизни. Ветхий Завет нам дает множество образов полноты, счастья, радости, блаженства в картинах брачной любви; а в Новом Завете, в книге Откровения, говорится о браке Агнца, о том соединени в любви - любви уже нерасторжимой, любви и победившей, и победоносной, - которая соединяет всю тварь с Богом.
И поэтому брак выражает собой нечто, что является сущностью церковной жизни: это чудо, это диво того, что Бог так возлюбил мир, что Своего Сына Единородного дал, чтобы мир был спасен (Ин. 3, 16), чтобы мир обрел такую бездонную глубину, измерением которой является Сам Бог, и только Бог.
А с другой стороны, Церковь выражается также образом Невесты Агнца. Вы, наверное, помните это выражение; некоторым оно кажется странным, почти мифологическим, почти сказочным. Что значит "невеста Агнца"? Невеста - та, что сумела так полюбить, с такой цельностью, с такой неразделенностью полюбить, что она может последовать за любимым на край света, последовать за ним и в радость, и в горе, быть, где бы он ни оказался. Агнец же в выражении "невеста Агнца" - это Агнец заколения, тот Агнец, о Котором провозглашал святой Иоанн Креститель, когда увидел Христа: Вот Агнец Божий, Который берет на Себя грех мира (Ин. 1, 29); тот Агнец, Который в 52-53 главах пророчества Исаии назван Мужем скорбей. В конечном итоге, это Сын Божий, ставший сыном человеческим в действии Воплощениия, которое Его сделало одним из нас, брачной любовью Божией к твари.
Но путь Агнца - это крестный путь; Муж скорбей, Христос, Агнец, о Котором говорит Ветхий Завет, предназначен к тому, чтобы Свою жизнь отдать - отдать свободно, отдать по любви для того мира, для той твари, которую так возлюбил Бог, что отдал Его для спасения этой твари. А Невеста Агнца - это тварь, отвечающая на любовь Божию - любовью; любовью, готовой разделить с Богом воплотившимся, вошедшим в мир для смерти, и смерти крестной, всю Его земную судьбу.
В этом смысле в Церкви есть два совершенно различных аспекта. Она- чудо встречи Бога и человека, всей твари с Богом; она - чудо и ликование о том, что Бог так бесконечно близок и стал таким родным, таким своим... Один из Отцов Церкви говорит, что слово Бог гораздо менее значительно для нас, чем слово Отец, ибо слово Бог означает различие между нами и Им, слово Отец подчеркивает родство: мы - дети Его, мы Ему родные, мы Ему свои; и это чудо Божией любви, которая нам даётся и на которую мы можем ликующе, радуясь, ответить, есть уже осуществление всего. Воплощение Христа- во времени, среди времени, пока ещё история развивается и течёт, но это уже её полнота, осуществление; это уже победа, конец - это уже все.
В этом отношении в Церкви есть глубокое ликование, и Церковь - не просто человеческое общество, не просто общество людей, которые во имя Божие собраны, которые послушны Его заветам, которые живут Его дарами; Церковь - чудо гораздо большее. Это тело, живое тело, организм, который одновременно и Божественный, и человеческий, в котором на равных началах - потому что любовь неравных делает равными - Бог и человек встречаются, соединяются, делаются неразлучными. Церковь - место, где совершается это чудо встречи, взаимно отдающейся любви, вечности уже пришедшей, победы любви над всякой рознью.
В этом отношении Церковь уже теперь, в каком-то смысле, содержит в себе брак Агнца. Святые - да что я говорю: не только святые, но и грешники это знают: в какой-то момент вдруг мы чувствуем, что Бог - так близок; что Его - любовь столь ласкова и тиха; что такое счастье - Его знать и быть Им любимым, и посильно отвечать любовью на любовь.
И вместе с тем, именно Церковь, когда мы её так переживаем, так понимаем, является предметом нашей веры, а не просто нашего знания, потому что в Церкви бросается в глаза - человеческая немощь, хрупкость, грех. Но мы знаем, что, несмотря на это, Церковь - больше всего этого. Так бывает иногда в семьях: большая, глубокая, сильная любовь соединила и держит людей, которые когда-то друг друга увидели, какие они есть в глазах Божиих, - облеченными в славу, в красоту, глубокими. А окружающие видят порой только трудности, напряжение в этой семье, слышат спор и не понимают, что за ним стоит такая глубокая, сильная любовь, что только потому возможен этот спор, это бурное, мучительное становление, что есть эта ничем неколебимая любовь.
Это мы видим в Ветхом Завете между человечеством и Богом; мы видим постоянно спор между Богом и человеком, мы видим, что минутами делается темно и тогда в этой темноте сплетаются в мучительной борьбе Иаков и Ангел Божий. И пока темно, эта битва будет продолжаться, и будет преодолевать то Ангел - то грешник, то Бог- то человек. Но в этом сплетении сил, в этом противопоставлении, в этом борении происходит нечто очень глубокое, потому что, когда рассветает, Иаков поднимает глаза и узнаёт, что он всю ночь боролся с Ангелом, и кланяется ему в землю, и просит его благословения (Быт. 32, 24 и ел.).
Так бывает и в Церкви. Есть видимое: это борьба Иакова с Ангелом в потемках непонимания, в потемках становления, в какой-то муке неполноты, которая рвется к полноте и потеряла к ней путь; и вместе с этим, самое борение говорит о том, что Бог и человек связались неразлучно, навсегда друг с другом и что ничто не может их друг от друга оторвать. В этом - чудо Церкви: в её мучительном становлении, в её мучительной внутренней жизни, где человеческое и Божественное переплелись, становятся едиными, но ещё не всегда в каждом из нас достигли этого единства. И однако, это уже встреча навсегда, это уже соединение навсегда, это уже какое-то предчувствие, а минутами и предвкушение того, что придёт время, когда борение будет преодолено и останется только несказанная радость твари, соединившейся со своим Творцом. Но есть ещё другой аспект Церкви, на который я указывал:
Невеста Агнца. Каждый из нас, каждая душа, каждый человек в своём становлении сплелся в борьбу с Богом, но, одновременно, мы - вместе с Богом, потому что любовь и вера нас с Ним соединила. Мы в этом мире являемся тем местом, где живет Господь;
Церковь, место встречи, является тоже в этом мире местом Божественного присутствия. Церковь в этом мире так соединена с Богом, что она идёт путем Христа. Иногда нам кажется недоуменным, как это возможно? Какова наша связь с Христом, каким образом можем мы быть так с Ним едины, что Он мог Своим ученикам сказать: Как Меня послал Отец, так и Я вас посылаю (Ин. 20, 21)? Если задуматься над тем, как мы делаемся Христовыми, можно обратиться к образам Нового Завета и Ветхого Завета. Апостол Павел нам говорит, что мы - дикая маслина, привитая к крепкой, живой маслине тела Христова (Рим. 11, 17 и ел.). Если задуматься над этим образом, как можно себе это представить? Вот стоит живоносное, животворное древо и вокруг целый лес растений. Живоносное древо укоренено в Боге, живоносное древо - Христос - живо Божественной жизнью, а мы все вросли в землю своими корнями; из нее мы черпаем свою жизнь. Но то, что мы берем от земли, она в свое время возьмет обратно: земля ecu и в землю отыдеши... И вот Господь, как мудрый садовник-спаситель, обходит сад, где умирают деревца и растения. Среди этих растений Он вдруг обнаруживает одно какое-то, которое способно на жизнь: новую, вечно новую, вечную жизнь; и Он отделяет это растение, эту веточку от её корня. Он отрывает её от временного источника временной, преходящей жизни; и вырванная из своей среды, отделённая от своих корней, эта веточка чувствует, что течёт из нее жизнь, что только смерть ей остается. Но садовник произвел надрез на ветке живоносного древа, и рану к ране он приложил умирающую веточку к живоносному стволу; рана к ране, кровью, жизнью своей это живоносное древо должно вернуть жизнь умирающему ростку. И эта жизнь пробивается, пробивается упорно, настойчиво, бежит по тонким сосудам этой дикой веточки, проникает в самые отдалённые места, пробивается в самую глубину каждой клеточки; и везде она несёт жизнь, так что оживает все, что только способно жить; она не вытесняет природную особенность этой веточки, она всему даёт новую силу жизни.
И веточка начинает жить, потому что она- на живоносном стволе; жить своей жизнью и вместе с той жизнью, которая её во всем превосходит. Это апостол Павел называл: не я живу, а живет во мне Христос (Гал. 2, 20). Разливается жизнь Божественная, вечная, непреодолимая, неумирающая жизнь и заменяет собой временную, хрупкую, неустойчивую; и веточка делается самой собой, достигает своей красоты, расцветает. Христос, согласно 15-й главе Евангелия от Иоанна, говорит о нас как о веточках на виноградной лозе: пока пребудете во Мне, принесете плод...
Это соединение со Христом и есть условие нашей жизни, и это соединение так же крепко, так же совершенно между человеческой жизнью и душой и Спасителем, каково соединение дикой веточки с животворным древом. Тогда делается понятно, каким образом Христос может сказать: Как Меня послал Отец, Я вас посылаю, - потому что мы и Он в каком-то отношении теперь стали одно. Та же жизнь бьёт ключом и в нас, и в Нём. Если мы её отдадим, прольём, истощим, это будет Божественная жизнь и кровь. И все, что было в истории правдой о Христе, должно неминуемо стать правдой о нас; как Отец возлюбил мир и отдал Своего Единородного Сына, так Отец, Который любит мир, и нас отдаёт для спасения мира.
Но в образе апостола Павла это всё кажется таким простым: ветка, садовник... А как же мы соединяемся со Христом так тесно и глубоко, что всё, что о Нём можно сказать, можно сказать и о нас?- Любовью, верой... И мы знаем, что это возможно. Мы говорим о смерти, о жизни. Если мы кого-нибудь любим большой, крепкой, простой человеческой любовью, то его жизнь делается нашей жизнью; что с ним случается - для нас важнее, чем то, что случается с нами; он или она- в центре нашей жизни. Так было с апостолами по отношению ко Христу: постепенно, через любовь, через веру Он стал для них самой Жизнью, потому что их любовь была такова, их вера в Него была такова, что изыми Его из жизни - оставалось бы только существование, но жизни не было бы.
И это соединение наше со Христом, это наше единение с Ним - каждого из нас, как члена тела по отношению к самому телу (это опять-таки образ апостола Павла) так тесно и так глубоко, что оно делает нас друг по отношению к другу одним телом, единым каким-то существом, всецелым человеком или человечеством, тем, что Священное Писание называет Новым Адамом: просто человеком, обновлённым через соединение со Христом. Святой Ириней Лионский, размышляя над тем, как тесно, как неразлучно мы связаны со Христом, говорит, что если действительно мы так едины с Ним, то уже нельзя сказать, что есть Единородный Сын Божий и дети Божий по какому-то приобщению; он говорит, что через наше единство с Единородным мы делаемся все вместе, как новое человечество, как Церковь, единородным сыном Божиим.
Опять-таки, это - торжество любви, которая стирает все преграды, делает неравных равными, соединяет за пределами всякого воображения любящих и любимых. И если мы действительно любим Христа, если действительно любим Бога любовью Христовой, то мы можем следовать за Агнцем, как невеста, с Ним войти в область смерти, в область страдания, в область греха, в область богооставленности, сойти в глубины и в самые мрачные тайники человеческого ада и внести в них, как Христос это сделал, свет, жизнь и победу любви.
И вот, в Церкви брак и монашество являются выражением этого сложного сочетания уже одержанной победы и испытанного торжества любви - и того крестного пути, который должен привести когда-то весь мир в Царство Божие. Если вы вдумаетесь в основные черты взаимного отношения брака и монашества, вы увидите, что в них очень много сходства. Первый обет, который даёт монах при пострижении, первый ответ на вопрос постригающего: Обязуешься ли ты пребыть в этом братстве до твоей смерти? - воспринимается обычно, согласно практике и опыту Церкви, как обязательство, вступив в братство, его не покидать, вступив в монастырь, из него не выходить. Но за этим стоит, конечно, гораздо больше; за этим стоит верность и устойчивость: верность первой или окончательной своей любви и устойчивость, то есть готовность, каковы бы ни были обстоятельства, несмотря на напор всех враждебных сил, остаться лицом к лицу с теми, кого выбрала наша любовь. Эта устойчивость для монаха значит, что он будет стоять перед лицом Божиим, каково бы ни было его настроение, каковы бы ни были обстоятельства; будет стоять перед Божиим лицом, поклоняясь и служа, никогда не отвернётся от Того, Кого полюбил и Кому обещал свою жизнь и сердце.
В брачной жизни мы говорим о верности брачной, и это, в сущности, тоже обет такой устойчивости (я говорю сейчас, конечно, не о тех браках, которые являются результатом случайности, а о таких, которые являются результатом зрелого выбора). В начале службы обручения есть короткая молитва, где мы просим, чтобы этот брак был подобен браку Исаака и Ревекки в Ветхом Завете. Если вы вчитаетесь в этот рассказ (Быт. 24), вы увидите, что это был брак любви. Но в нем есть нечто особенное: есть другие рассказы в Ветхом и Новом Завете и в истории Церкви об очень совершенной и глубокой любви; но здесь Сам Бог открыл слуге Авраама, кто должен стать невестой и женой Исаака. Тогда это было сделано наглядным видением, но любовь является таким же чудом.
Вы, вероятно, видели, замечали в своей жизни, как несколько человек живут, работают, встречаются постоянно, и среди этих людей какие-нибудь двое друг друга и не замечают, до какого-то дня, когда вдруг они взглянут друг на друга и увидят то, чего раньше не видели, чего никто не увидел. Они видят один другого как единственных, как неповторимых. Святой Мефодий Патарс-кий в одном из своих писаний говорит: пока юноша не полюбил девушку, он окружён мужчинами и женщинами; когда он нашёл свою невесту, он окружён людьми... Вот этот момент, когда один человек находит другого - единственного и неповторимого, есть момент, когда начинается тема окончательной устойчивости в отношениях- пока ещё как проблема, потому что то, что было увидено, пережито в какое-то мгновение, не останется постоянным достоянием двух. Прежде всего, то, что они увидели друг во друге, может быть, была и ошибка; очень, очень часто по духовной незрелости, по молитвенно-духовной неподготовленности делаются выборы любви, которые не являются плодом этого Божиего откровения о другом человеке, и тогда брак расходится, распадается, потому что в нём не было именно того, что составляет чудо Исаака и Ревекки.
Но бывает - постоянно, - что два человека, увидевшие друг друга как бы в свете Преображения, на следующий день встретятся, посмотрят друг на друга и увидят друг друга вновь, какими опять-таки образ апостола Павла) так тесно и так глубоко, что оно делает нас друг по отношению к другу одним телом, единым каким-то существом, всецелым человеком или человечеством, тем, что Священное Писание называет Новым Адамом: просто человеком, обновлённым через соединение со Христом. Святой Ириней Лионский, размышляя над тем, как тесно, как неразлучно мы связаны со Христом, говорит, что если действительно мы так едины с Ним, то уже нельзя сказать, что есть Единородный Сын Божий и дети Божий по какому-то приобщению; он говорит, что через наше единство с Единородным мы делаемся все вместе, как новое человечество, как Церковь, единородным сыном Божиим.
Опять-таки, это - торжество любви, которая стирает все преграды, делает неравных равными, соединяет за пределами всякого воображения любящих и любимых. И если мы действительно любим Христа, если действительно любим Бога любовью Христовой, то мы можем следовать за Агнцем, как невеста, с Ним войти в область смерти, в область страдания, в область греха, в область богооставленности, сойти в глубины и в самые мрачные тайники человеческого ада и внести в них, как Христос это сделал, свет, жизнь и победу любви.
И вот, в Церкви брак и монашество являются выражением этого сложного сочетания уже одержанной победы и испытанного торжества любви - и того крестного пути, который должен привести когда-то весь мир в Царство Божие. Если вы вдумаетесь в основные черты взаимного отношения брака и монашества, вы увидите, что в них очень много сходства. Первый обет, который даёт монах при пострижении, первый ответ на вопрос постригающего: Обязуешься ли ты пребыть в этом братстве до твоей смерти? - воспринимается обычно, согласно практике и опыту Церкви, как обязательство, вступив в братство, его не покидать, вступив в монастырь, из него не выходить. Но за этим стоит, конечно, гораздо больше; за этим стоит верность и устойчивость: верность первой или окончательной своей любви и устойчивость, то есть готовность, каковы бы ни были обстоятельства, несмотря на напор всех враждебных сил, остаться лицом к лицу с теми, кого выбрала наша любовь. Эта устойчивость для монаха значит, что он будет стоять перед лицом Божиим, каково бы ни было его настроение, каковы бы ни были обстоятельства; будет стоять перед Божиим лицом, поклоняясь и служа, никогда не отвернётся от Того, Кого полюбил и Кому обещал свою жизнь и сердце.
В брачной жизни мы говорим о верности брачной, и это, в сущности, тоже обет такой устойчивости (я говорю сейчас, конечно, не о тех браках, которые являются результатом случайности, а о таких, которые являются результатом зрелого выбора). В начале службы обручения есть короткая молитва, где мы просим, чтобы этот брак был подобен браку Исаака и Ревекки в Ветхом Завете. Если вы вчитаетесь в этот рассказ (Быт. 24), вы увидите, что это был брак любви. Но в нем есть нечто особенное: есть другие рассказы в Ветхом и Новом Завете и в истории Церкви об очень совершенной и глубокой любви; но здесь Сам Бог открыл слуге Авраама, кто должен стать невестой и женой Исаака. Тогда это было сделано наглядным видением, но любовь является таким же чудом.
Вы, вероятно, видели, замечали в своей жизни, как несколько человек живут, работают, встречаются постоянно, и среди этих людей какие-нибудь двое друг друга и не замечают, до какого-то дня, когда вдруг они взглянут друг на друга и увидят то, чего раньше не видели, чего никто не увидел. Они видят один другого как единственных, как неповторимых. Святой Мефодий Патарский в одном из своих писаний говорит: пока юноша не полюбил девушку, он окружён мужчинами и женщинами; когда он нашёл свою невесту, он окружён людьми... Вот этот момент, когда один человек находит другого - единственного и неповторимого, есть момент, когда начинается тема окончательной устойчивости в отношениях - пока ещё как проблема, потому что то, что было увидено, пережито в какое-то мгновение, не останется постоянным достоянием двух. Прежде всего, то, что они увидели друг во друге, может быть, была и ошибка; очень, очень часто по духовной незрелости, по молитвенно-духовной неподготовленности делаются выборы любви, которые не являются плодом этого Божиего откровения о другом человеке, и тогда брак расходится, распадается, потому что в нём не было именно того, что составляет чудо Исаака и Ревекки.
Но бывает - постоянно, - что два человека, увидевшие друг друга как бы в свете Преображения, на следующий день встретятся, посмотрят друг на друга и увидят друг друга вновь, какими они всегда были, - так же как ученики, сошедшие с Фаворской горы, видели Христа, каким Он был изо дня в день до и после Преображения. И тут вступает в силу то свойство, которое мы называем верой, то есть уверенность в том, что невидимое, то, что сейчас стало невидимым, то, чего другие никогда не видели, - достовернее видимого; что человек, который вчера сиял невечерним светом, сиял божественной славой, светом Преображения и который сегодня - такой обыкновенный, вчера был явлен нам в неповторимой глубине и красоте, каким он вышел из рук Божиих, каким Бог его призвал быть.
И тут требуется именно вера, устойчивость, неколеблющаяся уверенность в том, что увиденное однажды более истинно, чем то, что я вижу изо дня в день. Когда изощряется наш взор, когда чуткость наша увеличивается, мы можем постоянно это видеть. Святые умели видеть сияние Божие на грешной твари. Митрополит Филарет Московский в одной из своих проповедей говорит, что если бы только мы умели видеть, мы видели бы, как благодать Божия почиет на всём, что Бог сотворил; она искрится, сияет во всём и на всём. Но мы этого не видим; мы видим мёртвое или тусклое вещество, и поэтому часто не умеем устоять против тусклости нашего видения.
Но будь то монашество, будь то брак- всё начинается с того, что мы серьезно, вдумчиво, сердечно делаем выбор; выбор любви и выбор веры - то, что мы этому выбору останемся верны навсегда. Это называется брачная верность, это называется монашеская устойчивость, стабильность, и без этого не может быть ничего дальнейшего.
Дальше мы говорим о монашеских обетах бедности, нестяжа-тельности, послушания, целомудрия. Но ведь они так же реальны в брачной жизни, как они реальны в монашеской! Бедность как материальное состояние -только один из аспектов подлинной бедности; быть обездоленным материально ещё не значит быть евангельски бедным. Иоанн Златоуст говорит, что беден тот, кто вожделевает того, чего у него нет. Человек может быть бесконечно богатым, но если ему страстно хочется того, чего у него нет, всё его богатство - ничто в его глазах, и он бедняк. С другой стороны, человек, который даже очень беден материально, но не ищет ничего, может себя чувствовать богатым.
Примеров сколько угодно можно найти и в светской литературе. Но вспомните, например, рассказ о том, как царь Давид, у которого всё было, увидел жену Урии-полководца, и всё для него показалось ничем по сравнению с его страстным желанием её иметь. По его приказу Урия был поставлен в самое опасное место битвы и погиб; и Давид взял его жену к себе. Тогда пророк Нафан был послан Богом обличить Давида и рассказал ему притчу: жил человек, богатству которого не было числа; и был у него сосед-бедняк; у него была только одна овечка, которую он любил, о которой он заботился, которую он ласкал, словно дочь она ему была, потому что никого и ничего у него не было, кроме неё. Пришёл к богачу приятель, и захотел богач пир для него устроить; но ему стало жалко собственных овец, он велел отнять ту овечку, которая была всем богатством его бедного соседа, и заколоть... Давид-царь воспламенился гневом: Скажи мне, кто этот богач, чтобы я взыскал с него? - И Нафан ему ответил: Это ты; всё у тебя было; у Урии была только одна его любовь, и ты её у него отнял... Давид оказался нищим при всём своём богатстве, потому что его желание простёрлось на то, чего у него не было.
И есть рассказ из совершенно другой области, из жизни польского еврейства XVIII века. В одном малом городке жил раввин - в голоде, холоде, нищете; и каждый день воспевал милость Божию. Кто-то из его соседей обратился к нему с упреком: каким образом можешь ты так благодарить Бога? Разве это не лицемерие? Разве не знает Бог, что ничего у тебя нет и что твоя благодарность впустую?.. И старик-раввин ему ответил: Ты не понимаешь сути дела. Бог взглянул на мою душу и подумал: Что нужно этому человеку, чтобы достичь полной своей меры? - Голод, холод, обездоленность, одиночество... И это Он мне дал с преизбытком... Этот человек себя считал богатым своей обездоленностью, а тот - бедным при всём своём богатстве. И это очень важный момент, потому что, разумеется, материальная бедность составляет часть монашеского подвига; вернее, не столько бедность, сколько постоянная неуверенность в будущем дне, то, что надежда его может быть только на Бога, на милость - человеческую и Божию.
Но вот тут и начинается Царство Божие. Вы помните первую заповедь блаженства: Блаженны нищие духом, ибо тех есть Царство Небесное. Блаженны те, кто понимают, что они - ничто, что у них ничего нет собственного; но сверх того - кто, пользуясь всем тем, что жизнь даёт: самим существованием, жизнью, дружбой, родством, едой, питьём, кровом, воздухом, красотой, истиной и т. д., - зная, что ничто из этого им не принадлежит, умеет распознать, что всё, что у них есть, есть знак Божественной любви или человеческой любви. А в тот момент, когда мы можем сказать о какой-нибудь вещи: она моя, никто не может у меня её отнять и никто не может мне её дать, потому что она принадлежит мне по праву, - мы эту вещь изымаем, исключаем из чуда любви. Только когда мы сознаем, что все, что у нас есть, говорит о любви, когда нет у нас больше прав, нет ничего "нашего", тогда мы вошли в Царство любви. Отец Александр Шмеман в одной из своих книг говорит о том, что всё есть любовь: самая еда, которая нам дана, - разве она не Божественная любовь, ставшая съедобной?..
И это правда. Обет бедности, искание нищенства духовного, которое Христос предлагает не каким-то отдельным людям, а всякому христианину, равно необходимы и человеку в браке, и человеку в монашестве, потому что без них нет Царства Божия. Если человек не достигает этого в браке, то у него будет брак земной, который не раскроется в измерение вечности и Царства. Если монах будет голодать, холодать и ничем не обладать, но не вырастет в меру именно этой отрешённости, этой свободы, то он не будет в Царстве Божием.
Следующий обет монашества о послушании. Послушание мы всегда понимаем как подчиненность, подвластность, и в педагогическом порядке воспитания монаха, воспитания ребёнка послушание так и выражается, и представляется. Но послушание есть в основе своей что-то совершенно иное. Послушание- это то состояние человека, который слушает, прислушивается, который склоняет свой слух, с тем чтобы услышать. И здесь целый ряд слов мог бы дать нам понять, помочь понять, что от нас ожидается. Мы говорим о церковной или монашеской дисциплине и понимаем её опять-таки формальным образом - как военную или школьную, или рабочую дисциплину; слово постепенно отошло от своего первичного значения и приобрело специализированное значение. Но дисциплина происходит от латинского слова discipulus, которое значит ученик, последователь. Дисциплина- это не просто дисциплинированность поведения или ума, это состояние того, кто является чьим-то учеником, который нашёл своего учителя, который его избрал, который в этом учителе видит превосходство над собой, который всеми силами души и ума, и сердца, и воли, и тела хочет так вслушаться в его учение, чтобы всё воспринять, что тот ему может передать. И не только воспринять слова, не только правила, но через это вслушивание, через это внимание приобщиться всему богатству превосходящего его умом, сердцем, опытом, святостью человека. В этом отношении послушание и дисциплина идут рука об руку. Послушание - это живое, стремительное желание человека всё воспринять: не только услышать слова, но уловить мысль; не только уловить мысль, но понять, почему эта мысль родилась и нашла себе выражение, из каких глубин опыта этого человека идут эти слова.
Так относится послушник, молодой монах к своему старцу, но так относится и старец к своему послушнику и к своему наставнику, потому что только тот может другого учить и вести, кто сам является учеником и послушником. В конечном итоге, послушание человеку должно пойти гораздо дальше, чем этот человек; вслушиваясь в то, что говорит старец, послушник должен услышать то, что Бог через этого старца ему говорит. Не напрасно Христос говорит: Один у вас Наставник- Христос (Мф. 23, 10). Условие, при котором старец может чему-то научить послушника, это внутренняя прозрачность, такая прозрачность, которая давала бы свету Самого Христа пролиться через него и достигнуть ученика.
Но этот закон послушания, это прислушивание, внимание к другому человеку является также законом всех человеческих отношений, и особенно брачных. Если два человека, вступившие в брак, через пристрастие, через ослеплённость друг другом не превратят один другого в идол, закрывающий им Бога, если оба будут одновременно прислушиваться друг к другу и вслушиваться в Бога, становиться прозрачными Божиему воздействию, так чтобы свет Божий мог пролиться на возлюбленного, тогда осуществляется та же самая заповедь послушания.
И здесь оказывается, что послушание и свобода не только совместимы, но что они так глубоко сплетены, что составляют одно. Русское слово свобода филологически трудное слово, и на него есть различные филологические толкования. Хомяков приводит одно из возможных истолкований этого слова: свобода- это состояние того, кто является самим собой, кто достиг того, чтобы быть собой, - не в порядке самоутверждения, а в порядке становления всем, чем он может стать по дару Божию. Я не буду вдаваться сейчас во все слова, обозначающие это понятие на других языках; но то слово, которое по-немецки звучит Freiheit, по-английски freedom и т. д., укоренено в древнем санскритском слове, указывающем на одно из самых древних, первичных восприятии человеком сущности и природы свободы, и в глагольной форме значит "любить" и "быть любимым", а как существительное значит "мой возлюбленный" или "моя возлюбленная", "моя любовь". Здесь нам указывается, что свобода связана с любовью. Тот свободен, кто любим и кто любит, кто освободился от себя, кто перенёс центр тяжести всего себя, всей своей жизни в другого, будь то в человека (если этот человек не сделан идолом через богоподобное поклонение ему), будь то в Самого Бога. Свобода - это состояние любви. Один французский писатель говорит: сказать человеку Я тебя люблю - то же самое, что сказать Ты никогда не умрёшь... И это правда по отношению к Богу, это правда по отношению к человеку. Когда мы говорим о любви, мы говорим об очень сложном чувстве и состоянии, но в конечном итоге любовь, как мы её видим в Боге, во Христе, это то состояние души, то отношение к другому, при котором человек себя забывает до конца и помнит только любимого; состояние, при котором человек для себя, субъективно, перестаёт существовать, он существует только потому, что он любим и утверждён другим - человеком. Богом.
Свобода, послушание, взаимная внимательность в конечном итоге восходят к своему первоисточнику - будь то в браке, будь то в монашестве. Это способность, но это тоже и подвиг, когда мы себе сами говорим: Отойди от меня, сатана, сойди с пути! Я не хочу уже прислушиваться к себе, я хочу всецело вслушиваться в другого человека, всецело вслушиваться в Бога... Это состояние послушания по отношению к старцу, это состояние послушания по отношению к другому человеку; без этого другой человек никогда не почувствует, что он имеет объективное, реальное значение для вас.
И наконец, одно слово о целомудрии. О целомудрии мы всегда думаем в телесных категориях. Мы говорим часто о грехах плоти, и забываем слово, ещё в V веке сказанное одним подвижником: Грехи плоти - это те грехи, которые наш совратившийся дух совершает против невинной нашей плоти... Целомудрия нельзя достичь одной сдержанностью или дисциплиной тела; нельзя так же достичь этого только и просто дисциплиной воображения. Можно достичь его только своеобразным подходом, одним из аспектов любви, когда мы на другого смотрим и верой и любовью прозреваем в нем человека, возлюбленного Богом, сотворённого для вечной жизни, искупленного всей жизнью, страстью и смертью Христа, человека, которого Бог нам поручил, чтобы мы ему открыли путь вечной жизни. В момент, когда мы на человека так можем смотреть, мы делаемся целомудренными и в мыслях, и в плоти; и это единственный способ, который может до конца нас уцеломудрить. Но это отношение - не физическое; это отношение духовное, даже не душевное; и оно имеет место не только в монашестве, но и в браке, потому что в браке муж и жена должны осознавать, что они друг другу даны Богом, Который их взаимно друг другу поручил, чтобы они друг друга оберегли, сохранили, освятили, открыли друг другу путь вечной жизни; и не такой вечной жизни, которая была бы в противоречии с жизнью земной, но жизни, где всё земное, через благодать, через таинства, через приобщение Божественности, получает измерение вечности.
Таким образом, в браке и в монашестве- монашеская устойчивость и брачная верность, обет нестяжательности или бедности и блаженство нищих духом (потому что только они входят в Царство любви), обет послушания, который является предельным вниманием в человеке к тому, что Божие, и через человека - к гласу Божию; обет целомудрия, который заключается в том, чтобы видеть в человеке всё, что он есть в его нетленной святости и красоте, и служить этому, - всё это совпадает.
И однако кроме сходства есть и разница между этими двумя путями. В браке, как на то указывает Священное Писание, преобладает ликование о восторжествовавшей любви; в монашестве преобладает готовность от всего отказаться - не только от дурного, но и от добра - для того только, чтобы последовать за Агнцем-Христом. Но мы живём в мире, в котором уже одержана Божественная победа - и который ещё не достиг своей полноты; и в результате этого брачное торжество в своей сердцевине отмечено крестом: живоносным, спасительным крестом, на котором должен быть распят и умереть Ветхий Адам в каждом из нас. А в монашестве, потому что Воплощением, и Крестом, и сошествием в ад, и Воскресением, и Вознесением, и даром Святого Духа уже одержана победа Божия, есть ликование о Царстве Божием, которое уже пришло, которое мы можем уже вкушать в таинствах в молитве и в самой тайне Церкви, которая есть встреча Живого Бога с каждым человеком и со всеми нами, животворящая встреча, которая уже теперь есть Вечность.
На этом я кончу свою беседу; возможно, многие из вас нашли её трудной или, во всяком случае, очень странной по подходу; но подумайте над ней, подумайте над своим опытом жизни, и вы увидите в том, что я говорил, гораздо больше простой, прямой, опытной правды, чем может показаться сначала.